На международном фестивале в Манчестере состоялась премьера спектакля по Даниилу Хармсу «Старуха» в постановке одного из ведущих театральных режиссеров мира Роберта Уилсона.
Исполнители — звезда Голливуда Уиллем Дефо и легендарный танцовщик и актер Михаил Барышников.
Этот спектакль — продукт совместного творчества этих трех художников. Так же одинаковым шрифтом эти три имени и вынесены на афишу.
После спектакля с Михаилом Барышниковым, который не дает интервью российской прессе, побеседовал обозреватель Русской службой Би-би-си Александр Кан.
Би-би-си: В какой степени сотрудничество вашей тройки было равноправным? Или все же яркая режиссерская манера Уилсона доминировала?
Михаил Барышников: Боб, конечно же, хозяин положения. Кнут, так сказать, у него в руках. Мы с Уиллемом — всего лишь элементы в его дикой фантастической версии, даже, быть может, не столько версии хармсовской истории, которая сама по себе предельно абсурдна, но и его версии жизни, судьбы и творчества самого Даниила Хармса.
Он никогда не обсуждает с актерами своих намерений, и даже если он и приходит на репетицию с готовыми решениями, он не навязывает их, как многие другие режиссеры, он пытается вывести нас к ним, причем конечный результат нередко неизвестен и ему самому. Он менял сцены, смещал акценты буквально до последней минуты перед началом премьеры.
У него свои, присущие только ему изобразительные средства. Это во многом формальный театр, без психологического проникновения в глубину роли, что, впрочем, полностью соответствует и характеру хармсовской прозы.
Для него создание спектакля — это как приготовление салата. Он берет различные элементы, причем эти элементы могут показаться на первый взгляд совершенно несовместимыми — ну как, например, в салат с ягодами добавить селедку. Затем он все это перемешивает, бросает в публику и заставляет таким образом публику самостоятельно извлекать некий смысл из этого кажущегося бессмысленным абсурда.
Би-би-си: Такой вот экспериментальный, авангардный театр — ближе ли он вам, чем традиционные драматические постановки?
М.Б.: Такой театр просто ближе мне как артисту, воспитанному на искусстве танца, искусстве более абстрактном.
Все те пять-шесть драматических спектаклей, в которых я играл — «Запрещенное Рождество» Резо Габриадзе, «Кафка» Стивена Беркоффа, «В Париже» Дмитрия Крымова, «Короткие рассказы» по Беккету и этот — все они относятся скорее к сфере экспериментального театра.
Мне хватает ума понять, что моя пластика и мой опыт танцовщика могут скрыть мои дефекты как драматического актера. Кто знает, когда-нибудь, быть может, я наберусь сил и наглости и решусь сыграть что-нибудь из Тургенева, Лескова, Достоевского или Гоголя в настоящем традиционном драматическом спектакле. Это был бы для меня серьезный шаг, к которому я пока еще определенно не готов. Для этого нужен и соответствующий режиссер калибра Льва Додина, например. Или же современная западная пьеса и состав сильных крупных актеров — да, я мечтаю об этом. И если наберусь сил, и огонь во мне не погаснет, то я, пожалуй, решусь.
Би-би-си: В спектакле чуть ли не половину текста вы произносите на языке оригинала — иногда тут же переводите сами, иногда это делает Уиллем Дефо. Как появилось такое нестандартное решение?
М.Б.: Разумеется, поначалу мы работали исключительно с английским языком. Но через пару недель репетиций Боб вдруг задумался, внимательно на меня посмотрел и говорит: «А ты можешь произнести эту фразу по-русски? Я хочу, чтобы у нас было как бы эхо самого Хармса».
В итоге Уиллем получил информационную составляющую текста, а на меня пала роль передать интонацию, голос самого автора. Именно так я понял свою задачу, хотя полностью Роберт так и не объяснил мне свой замысел. Он просто решил, что это абсолютно необходимо.
Би-би-си: Вы инициировали постановку американского спектакля по русскому писателю Даниилу Хармсу и полспектакля играете по-русски. Играете в спектакле по другому русскому писателю Ивану Бунину, мечтаете сыграть Тургенева, Гоголя, Чехова или Достоевского. Что же для вас русская культура, Россия?
М.Б.: Это то, что я есть. Я — часть русской культуры. И проникнуть в мир этих писателей… Во-первых, я таким образом изживаю свой комплекс вины. В школе я если и читал, то читал быстро и поверхностно. Был полностью погружен в балет, в молодую жизнь и серьезно читать начал, когда мне было уже хорошо за 20, когда я оказался в Америке. Я читал по очереди одну книгу по-английски, одну книгу по-русски.
И с точки зрения языка этот спектакль мне давался очень непросто. У меня был аналогичный опыт в спектакле «В Париже» по Бунину, но там нужно было совмещать русский и французский, языки более близкие друг другу и культурно, и фонетически. А здесь иногда с русским у меня просто возникали артикуляционные проблемы, я вдруг запинался, мне трудно было выговаривать русские слова — артикуляционные системы русского и английского работают совершенно по-разному.
Конечно, это выправится, но когда я вдруг почувствовал это, то был удивлен. Но, конечно, для меня удовольствие говорить по-русски на сцене.
Би-би-си: Вы эмигрировали почти 40 лет назад — в 1974 году – и с тех пор ни разу не были ни в Советском Союзе, ни в постсоветской России. Но в Петербурге есть легенда, что однажды — уже после развала СССР — вы и Бродский хотели приехать в город инкогнито, на один день — просто взглянуть на него. В какой степени эта легенда соответствует действительности?
М.Б.: Это была так… полушутка. Мы оказались вместе в Швеции, и тогдашний мэр Петербурга Анатолий Собчак пригласил Иосифа в город на какое-то торжественное событие, и Иосиф несколько раз с ним на эту тему беседовал.
И когда мы были в Швеции, сидели в каком-то ресторане, он вдруг мне и говорит: «Мышь — он называл меня Мышь — почему бы нам не сесть на паром, виза для этого не нужна, и посмотреть хотя бы одним глазом». Но потом он просто улыбнулся и говорит: «Нет, ничего из этого не получится».
Я сам никогда ехать туда не хотел. Я тоже всего лишь улыбнулся ему в ответ. Он просто боялся там умереть, и, пожалуй, это могло бы с ним случиться.
У меня никогда не было такой привязанности к этому месту, как у него. Я и прожил-то в России всего 10 лет. Я продукт латвийского воспитания, хотя родители у меня были русские со всеми вытекающими из этого последствиями. Но я никогда не чувствовал ностальгии – точнее, у меня есть ностальгия по русским людям и русской культуре, но не по этому месту на географической карте.
Источник: https://www.bbc.com/russian/society/2013/07/130709_baryshnikov_interview